В Польше я обрел новую семью, домашний очаг, но не покой. А всё дело в непрерывности мыслей из-за бессонницы. Если раньше, когда ещё мог спать, мои мысли отключались перед сном и утром с новым днём продолжали работать, то сейчас этому потоку нет ни конца, ни края. Глаза будто адаптировались к темноте, казалось я начал видеть без света. Первые ночи смотрел, как спят мои опекуны, а утром мог по шагам определить, кто проснулся первый и куда направляется. По частоте шагов я даже знал, с каким именно настроением они проснулись. Этим утром настроение у обоих было на высоте. Они добились желаемого результата через старые связи.
- Сегодня в восемь часов мы с Войтеком через суд заберём документы на усыновление. В двенадцать мы все вместе посетим церковь, потому что, в ту школу, в которую мы хотим тебя отдать, принимают только католиков.
- А в церковь тоже через суд?- перебив Ханну, я озвучил вопрос поставленным голосом, понимая, что он был лишним, но Войтек всё же ответил:
- Нет, конечно. У Бога своя судовая система.
- А завтра ты пойдёшь в школу. Глядишь, заведёшь себе там несколько друзей,- мечтательно произнесла взволнованная Ханна,- Попытайся приобщиться к своим сверстникам.
- К слову. Эту школу также посещает и сын моего брата - Ярек. Он твой ровесник,- добавил Войтек.
Получив документ на руки, я официально заполучил имя - Матеуш. Как говорила Ханна, это означает как 'божий дар'. Угрюмый судья тщательно меня рассмотрел и выдал документ новоиспечённым родителям о том, что они теперь официально отец и мать. А не менее угрюмая тётка, с отчётливым стуком, поставила на нём мокрую печать. Насколько я слышал, упрощенная процедура прошла со мной, только благодаря репутации и заслугам покойного отца Войтека. Вот так бывает, человека уже нет, а он продолжает помогать.
Потом, как и было запланировано, отправился в церковь. Она почти ничем не отличалась от той, что была на родине. Иконы такие же, крест с Иисусом такой же, и даже библия не имела никаких различий. Отличались только даты церковных праздников. Когда меня оставили со священником наедине, он стал засыпать всяческими вопросами. Почувствовав в неуютной беседе некое преобладание с его стороны, мои слова начали путаться, я не мог подобрать нужные выражения. В придачу скудный польский словарный запас меня подводил ещё больше. Пришлось отвечать только да или нет. А когда он спросил, верю ли я во что-то кроме Господа, меня было не остановить. Этот провокационный вопрос он будто с языка снял.
- Я вычитал в одной энциклопедии о древних богах, которых почитали ещё до рождения Христа.
- Это языческие боги, нет никаких свидетельств их существования в отличие от сына божьего,- оживленно ответил священник, будто был рад устроить подобную дискуссию.
- Интересно, а Бог умеет ощущать: отвращение, стыд, предательство, горесть, как это представляли у древних богов?
- Такие эмоции чужды Богу, он испытывает только любовь и веру.
- Но если он сотворил нас по своему подобию, то откуда у нас все те негативные порывы?
- Пути Господни неисповедимы,- сомнительно ответил божий слуга.
- А Боги стареют? Они кушают?
- Только духовную пищу.
- А Бог умеет спать? Он видит сны?- задал свой главный долгожданный вопрос.
Священник поменялся в лице и уже не рад был продолжать беседу. Мои допросы вовремя остановили приёмные родители, что принесли свечи для процедуры освящения. Крещенье заняло лишь несколько минут. Потом я поцеловал серебряный нательный крестик, обретя свободу действий. Так я и стал католиком, но ответы на свои вопросы не получил.
Настал третий этап посвящения, чтобы стать полноценным гражданином не только Польши, но и высшего общества. Я, конечно же, озвучил личные волнения вслух:
- А если я не справлюсь? А если я вас опозорю? Учиться ведь не так просто.
- Быть умным трудно, только если ты глуп, а тот, кто действительно умный получает удовольствие от учёбы. Я знаю, что ты умный. Мало кто смог бы так быстро выучить чужой язык. Даже если он похож на родной. Ты впитываешь знания, словно молодой росток впитывает воду,- уверенным тоном, ответил Войтек.
Он не знал, а я учил польский язык по ночам, потому так быстро и освоил его. Естественно, мне пришлось это умолчать. Я не знал, как опекуны могут отреагировать на эту аномалию.
Мои волнения сказались и на завязывании шнурков. Пришлось обратиться за помощью, и тут я неосознанно крикнул:
- Мамо!
Услышав заветное слово, Ханна прикрыла свои уста ладошкой. Из её светло-голубых глаз стекли две капельки слез, но не от разочарования, это были слёзы счастья. И тут мне пришло озарение, что я наконец-то определился в том, кем считаю Ханну и Войтека для себя. Отныне начну называть их родителями, а не по имени.
Вычурная школа напоминала какой-то храм. Атмосфера внутри будто давила на виски. Мне казалось, что даже стены шепчут на ушко, что я ещё должен заслужить на право, здесь находиться. Эта престижная школа справедливо гордилась академическими успехами своих именитых выпускников, поэтому для меня это был в своём роде вызов.
Когда нашел одноклассников в коморке, они стояли в кругу и чем-то забавлялись. Их забава заключалась в споре на деньги. Если кто-то съест намешанную еду с разных ингредиентов, тот и получит призовые. В кем-то принесённую кастрюльку ссыпали всякие разные вкусности, но они точно не сочетались. Ведь сырое, сладкое, солёное, кислое и острое, точно не для слабого желудка. А главным условием было съесть всё до крошки и даже вылизать языком. Больше всего поражало, что где-то сейчас на родине люди пухнут с голоду, а эти пижоны, дети нуворишей, жрут ради смеха и забавы.
Вдруг один из участников подавился, и комизм ситуации почему-то позабавил меня. А ведь я не смеялся уже около года.
- Кому тут смешно? Что это за выскочка?- откашлявшись, спросил тот, кто подавился и по недоброму глянул в мою сторону.
У него были насупленные брови, маленький нос и слегка торчащие уши. Потому его грозность показалась мне слегка приувеличиной. Не успел ему ответить, как он продолжил говорить, играя на публику:
- А-а, это мой сводный двоюродный братец Матеуш. Мне о тебе рассказал отец. То, что у нас одинаковая фамилия это ещё ничего не значит.
Эти высказывания всё прояснили, это был Ярек. Стало как-то не по себе от такой столь неприкрытой антипатии. После его откровений я будто оцепенел и не мог выдавить из себя ни звука.
- Ты немой, что ли? С виду вроде не дурак, а ума на пять злотых. И запомни Матеуш, не спеши делать на мой счёт вывод, пока меня не узнаешь.
Я бы и рад был озвучить хоть какой-то внятный вывод, но мой голос начал заикаться и из меня стали доноситься несуразные обрывки слов.
Совершенно неожиданно все ребята утихли, будто увидели приведение. У одного из учеников из рук выпал бумажный свёрток с сырым рисом. Как выяснилось, за происходящем со стороны тихонечко наблюдал наш учитель истории, который пришел искать своих учеников, очень опаздывающих на урок. Он выглядел воинственно-настроенным. Сбитое телосложение под два метра, небольшая проплешина, безразличный взгляд и широкие краеугольные скулы.
- Я смотрю вам здесь весело? А про урок забыли?
Все ребята опустили головы.
- Я предоставлю вам два варианта выхода из положения. Либо я заслуженно бью каждого из вас за прогул линейкой по пальцам. Или вы за оставшуюся часть урока приносите пользу поварам школы. Если же выберете второй вариант, то вы идёте в подвал и отлавливаете там всех крыс, которых увидите. Хочу уточнить за каждую пойманную крысу плачу один злотый. Выбирайте.
Кто бы сомневался, ребята выбрали второй вариант. Когда все убежали в подвал охотиться за грызунами, учитель подозвал меня к себе и, сменив безразличный взгляд на заинтересованный, спросил:
- Как твоё полное имя?
- Новак Матеуш,- ответил ему чуть слышно.
- Как? Говори громче, я после контузии плохо слышу.
- Новак Матеуш!- продублировал ответ, вложив в силу звучания всю прыть.
- Если ты не знаешь, то сразу принято называть имя, а потом фамилию.
- Матеуш Нновак!- переправился я.
- Во-первых, перестань заикаться, когда кто-то тебе дерзит. Держи голос ровнее, чтобы он не дрожал. Во-вторых, ответь мне на один важный вопрос. Ты тот, кто бьет? Или тот, кого бьют?
Я лишь пожал плечами, но это учителя лишь разозлило, и он, нахмурившись, добавил:
- Ради всего святого, никогда не молчи, иначе вместо тебя скажет кто-то другой.
- Я тот, кто ббьет!- снова заикаясь, ответил учителю.
- Кажется, я просил тебя не заикаться. Попробуй-ка ещё раз.
- Я тот, кто бьет!- теперь уверенным голосом ответил ему и пристально посмотрел в глаза, словно больше никого не боялся.
- Вот это другой разговор. Запомни, доброта лучший учитель для наглости. Ты поймёшь это, когда ученик станет учителем.
Преподавателя истории звали Колек Возняк. Он не был занудой, просто не давал никому расслабиться. Колек прошел мировую войну. Говорят, он видел там очень страшные вещи и даже пережил химическую атаку, отобрав противогаз у солдата Антанты.
Признательно кивнув учителю, и, собрав с пола сырой рис, я помчал в подвал к остальным. Рис пригодился для приманки. По отлову крыс мне не было равных. Дома часто этим занимался. А когда пришло время обменять пойманных крыс на легкие деньги, выяснилась одна неприятность. Все кроме меня принесли крыс живьем. Я же своих убивал, за что, Колек дал мне вместо одного злотого три. После этого представления, ребята стали меня сторониться. Либо они боялись, либо уважали.
Следующий урок музыки заставил моё юношеское сердце колотиться в разы сильнее, прибавив к лицу красноты. Это волнение было не унять. В музыкальном кабинете я увидел её, эталон красоты. Агнешка Камински, наш учитель по пению и музыке. В ней мне понравились простота и отсутствие высокомерия. А если мне кто-то очень сильно понравился, то это уже нельзя отменить. Она была как комнатное растение, которое требовало ухода и ласки, словно роза среди сорняка. Агнешка стала для меня воплощением самой женственности. Медовый цвет волос с витками, словно пружинки, опускался на плечи. На макушке её волосы были слишком туго затянуты назад. Сквозь её старательно зачесанные волосы просматривалась розовая кожа.
Когда Агнешка попросила спеть, мой ломающийся голос меня подвел, поставив в неловкое положение и напомнив о разнице в возрасте. И тут я осознавал, что она старше меня на много лет.
После уроков не шел, а бежал. Я летел с приподнятым настроением. Так будто получил заряд нескончаемой энергии, которой хватило бы для тяги целого паровоза. Моя новенькая обувь донесла меня почти к дому.
Бодрое настроение уняла одна случайная встреча, когда чуть не споткнулся об бездомного мужчину. От него пахло костром. На лице виднелся страшный ожог. Я пытался глядеть на скитальца так, чтоб не смотреть на шрамы и не смущать его. Не здоровый цвет лица, седина кое-где, измученный вид. Он был обычным человеком и одаривал постоянной улыбкой тех, кто оказывался на достаточно близком расстоянии.
Откуда-то возникла уверенность, что этот добряк очутился в невыгодном положении не по своей воле. Мне стало жаль его, и я достал пригоршню остатков риса, которым заманивал крыс. Бродяга снова улыбнулся и заплакал. Такого рода слёзы мне были знакомы.
- Спасибо тебе молодой человек, но мне негде его приготовить,- тихонько произнес бездомный.
Я лишь пожал плечами.
- Попробую его выменять на что-то готовое,- вытерев слёзы, добавил незнакомец.
Издалека послышался знакомый мне уже свист полицейского. Я намылился убегать, а потом вспомнил, что больше этого делать не обязательно. Вместо меня стал убегать скиталец. Запыхавшийся полицейский пробежал мимо и даже не взглянул в мою сторону. Теперь новенькая выглаженная одежда стала для меня чем-то вроде кольчуги в этом странном не справедливом высоком обществе. Надеюсь, тот бедолага успел скрыться, может, я ещё его увижу.
В доме ждал сюрприз. Как оказалось, по новым документам у меня сегодня праздник. Когда родители придумали мне дату Дня рождения, которую я сразу же забыл, они не подумали об одном ключевом моменте. Я никогда не праздновал даже то появление на свет, что было настоящим.
В наступивший заветный день, родители сдвинули все столы, накрыли белой ленной скатертью так, что получилась одна сплошная длинная столешница, и поставили свежие цветы. Желтые салфетки со свечами придавали ему праздничный вид. Палитра живых красок из ароматных блюд заполнила всё пустое пространство скатерти. Бутылки вина без этикеток стояли через равные промежутки между приборами, рассчитанными на восемнадцать персон.
Перед тем как гости пришли, мои новые родители решили поднять мне праздничное настроение маленьким пирогом с зажженной свечкой. Вопреки их стараниям, я их разочаровал, когда убежал прочь, не сказав и слова. Увы, ещё не привык к нормальной жизни. Меня всё ещё пугала излишняя доброта и забота.
Гости прибывали по одному, посыпая хозяев дома вычурными комплиментами. Среди них был Болек Левандовски, главный редактор. Он важно меня осмотрел и, произнеся поздравительные слова, занял место за сервированным столом.
Все выглядели пафосно, даже родители. На Ханне сияло аметистовое ожерелье, а на Войтеке бабочка-галстук и характерный носовой платочек в левом кармане. Вскоре собралась целая куча людей, которых родители называли друзьями. На встрече я почти не разговаривал. Мы сидели за продольным столом, и разговоры велись преимущественно на исторические литературные темы. Все присутствующие старательно пускали пыль в глаза, стараясь предстать перед коллегами в наиболее выгодном свете. Это тогда я не понимал, а сейчас...
По возможности я игнорировал все вопросы, потому что не был готов на них отвечать. А потом, когда прорепетировал свою речь, на меня уже никто не обращал внимания, будто я ещё не дорос до их взрослых замысловатых тем.
Кто-то угостил карамелькой. Мятный леденец, который бы недавно боготворил, мне уже больше не нравился. Так я и понял, что люди быстро привыкают к хорошему. Теперь я воспринимал всё как что-то должное, забыв о том, что было в прошлом. Также меня снова посетила мысль, что здесь проходит шикарное застолье, а где-то там, в эту минуту голодают мои земляки. После горьких размышлений, кусок в горло больше не лез.
Воздух насытился запахом заигравшего винограда. И когда на меня перестали обращать внимание даже родители, что были заняты заумными беседами, я решился попробовать вино. Почему-то мне подумалось, что опьяненное состояние повергнет меня в сон.
Каждый раз, как все покидали стол, чтоб размять затёкшие ноги, я проскальзывал под стол, предварительно запомнив, в каком месте стоял недопитый бокал. Затем я выныривал из-под скатерти и быстренько опрокидывал содержимое хрустального изделия в себя. Вкус показался мне сладковатым и приторным, но распробовать его так и не смог.
Позже мне тошнило. Вино жгло желудок и пищевой тракт. Решил для себя, что больше никогда не буду его пить. Я так и не смог уснуть, всё было зазря.