Они стояли друг против друга, оба понимали всю неизбежность происходящего, оба и хотели этого и боялись. Подросток стоял перед мужчиной покорно, весь его вид говорил о какой-то обреченности и готовности на все. Мужчина наоборот рассматривал парня внимательно, словно пытался выучить его черты, запомнить, чтобы потом повторить во всех самых мельчайших подробностях, так они стояли и смотрели один на другого.
Собственно ничего особенного не произошло, просто парень нахватал кучу двоек и все попытки вразумить его на учебу потеряли всякий смысл, пацан по-прежнему не мог сосредоточиться и учиться, что-то ему такое мешало, только не ясно было что, и тогда на домашнем совете было принято не совсем соломоновое решение, но все же хоть какой-то был предложен вариант, было решено его выпороть, причем выпороть голышом, в назидание, правда так и не сумели за криками и спорами выяснить в назидание чего или кому его надо было выпороть, но решение, как и не покажется это странным, было принято, и все, даже его младший брат, приняли это решение, как попытку, а точнее, как единственно правильную и верную попытку выучить парня, научить его уму-разуму. И вот теперь отцу предстояло это нелегкое дело - выпороть своего собственного сына. Сын так и не понял, в чем он провинился и решение его выдрать было принято им стоически и без особого интузиазма, оно и понятно, драть-то будут по его попе, а не попе какого-то там дяди, он стоял перед отцом и с тоской понимал, что время до порки и время самой порки неумолимо продвигается и вот-вот это время соединится, сольется в одно целое, он не привык умолять и просить, он был в свои 15 лет чересчур гордый, он просто стоял и ждал, ждал решения.
Отец смотрел на него и ему было где-то там, внутри самого себя, жаль парня, но жена - эта властная женщина, которая привыкла всеми в доме командовать и руководить требовала, чтобы сын, ее сын, был непременно наказан, мотивируя это тем, что у них в доме пороли всех мальчиков, и теперь настало время, чтобы попа ее сына отведала всенепременно ремня также, как отведывали этого самого ремня попы ее братьев, в конечном итоге попы пацанов и служат только для того, чтобы их наказывали ремнем или розгами, таков был вердикт матери. Как все же женщина может быть жестока. Странно, не правда ли?
Первым нарушил молчание отец:
- Ты понял, сын, что нам ничего не остается, как выпороть тебя голого и по попе ремнем? - он говорил во множественном числе, может потому, что считал, что так будет легче ему перенести наказание сына, а может ему и впрямь хотелось наказать парня, кто тут разберет, но так было точно проще и легче, а потому и появилось множественное число.
Сын молчал, он с тоской неожиданно для себя понял, что вот сейчас, сию минуту, ему велят раздеться, лечь на диван и начнется, что же все же начнется, он представлял плохо, он только с опаской поглядывал на ремень в руках отца и тоскливо думал о том, что ему сейчас достанется на орехи и по первое число, эти слова сами пришли ему в голову, хоть смысл их и был для него невполне ясен, но звучали они пугающе загадочно и страшно. На вопрос отца он всего лишь кивнул головой, говорить он не мог, он боялся зареветь, а это казалось ему, 15-летнему подростку, проявлением слабости, девченочного характера.
- Раз все понял, тогда раздевайся и вперед, - скомандовал отец, подтолкнув сына к дивану. Парень поежился, еще раз посмотрел на отца, вздохнул и неожиданно для самого себя влруг прижался к нему всем своим еще мальчишеским телом, щуплым, но уже неумолимо принимающим формы будущего мужчины, и как-то по-предательски плаксиво попросил:
- Пап, может не надо, ну ее эту порку, я и так все понял, я исправлюсь, - и он просяще заглянул в глаза отца. Отец потрепал его кучерявую голову, прижал в себе, ему было и самому невыносимо тоскливо и жаль парня, но где-то там внутри он понимал, что сын совсем отбился от рук, третьего дня он нашел у него пачку сигарет, а позавчера он почувствовал, что от сына попахивает пивком, парень начинал медленно, но верно попадать под дурное влияние, и может быть права жена, которая считала, что только хорошая порка поможет поставить "этого шалапая на путь привильный".
- Надо, понимаешь, как не крути, а выпороть тебя надо, - сказал отец, машинально рассматривая ремень в руке. Сын шмыгнул носом, последняя надежда на помилование рухнула, и он смирился со своей судьбой, с тем, что ему сейчас предстояло, он отрешенно и покорно стал снимать нехитрую одежду, последний оплот его крепости перед тем, что ему предстояло вытерпеть.
Голый и немного смущенный, он первый раз не в бане, наконец не в кустах, куда они с отцом и братом забегали, чтобы переодеть плавки после купанья, оголялся. Интуитивно он прикрыл руками низ живота, заметив это, отец усмехнулся:
- Ну входите, он готов для принятия наказания, - крикнул жене и второму сыну отец, на совете было принято решение, что порка будет публичная и обязательно с элементами стыда. Сын весь сжался, счас войдет мать и брат, и они увидят его позор, они увидят его голого, какой стыд, как ужасно стыдно, и он покраснел, как вареный рак.
- Располагайся на диване, - велел отец, пока робко проходил в комнату второй, младший сын, который с любопытством и страхом смотрел на брата, мать вошла, как и положенно хозяйке семейства: степенно и с достоинством, она бросила взгляд полный любопытства и интереса на своего старшего и прошла к стулу, младший встал рядом.
- Ну что ж раз все в сборе, то приступим, - как-то буднично и совсем по-домашнему сказал отец, а потом добавил. - Сын, ты получишь 25, ровно 25 ударов ремнем, а потом я тебе добавлю, если пойму, что тебе этого мало.
"Мне хватит и пяти", - с тоской подумал парень.
"Неужели я не выдержу? - пронеслось, а точнее пулей пролетело у него в голове. - И брательник сидит, ухмыляется, тоже мне брат",- подумалось ему, и он растянулся попой кверху на диване.
Ремень пропел свою песню в воздухе и оглушительно шмякнул пор его заду - раз, парень в ужасе зажмурился, а ремень, словно ненавистный палач уже пел свою песню снова и снова удар - два, внутри парня все сжалось, и он с тоской подумал - больно-то как, не стерпеть, а ремень опять вверх, в воздух, опять загудел, словно стая ос и опять плюхнулся со всей силой на зад парня - три, ой бьет-то как со всей силой, дурной, ведь больно, но парень крепился, ему не хотелось показать себя слабым, ему не хотелось потом терпеть насмешки брата, и он закусил губы, а ремень, как сумасшедший, уже во всю свою кожаную прыть прыгал и скакал по его заду, он стучал по его попке, словно просился войти, словно ему хотелось пробраться внутрь, туда, куда с каждым новым ударом пробиралась тупая и бессмысленная боль, она пока пряталась где-то там, внутри пацана, но уже была готова, давно готова выскочить наружу, оказаться вместе со всеми здесь, в комнате, на диване, и пацан не выдержал, он застонал и заплакал, сжал свои мальчишеские выпоротые ягодицы, напрягся, словно изготовился к прыжку и заревел, в голос, в крик.
Порка еще продолжалась долго, мучительно долго, все тело пацана ныло и болело, ему было и больно и обидно за свой позор, и он плакал, плакал, не пытаясь скрыть, спрятать своих слез. Отец отбросил ремень и , не глядя ни на кого поспешно вышел, он сделал свое дело, хорошо сделал, попа его сына напоминала переспелую сливу, а что еще нужно, чтобы удостовериться в том, порка сделана на пять с плюсом. Мать степеннно также направилась из комнаты, собирая по дроге вещи сына, она аккуратно их складывала в руку:
- Чтобы запомнил сегодняшний день хорошо, паршивец, походишь остаток дня голышом, сверкая голой попой, чтобы знал, - чего он должен знать, пацан так и не понял, ему и так было больно, обалденно больно, куда ему еще, попа горела огнем, на ней можно было блины печь, он попытался ее потрогать, и тут же отдернул руки - больно. Пацан опять заревел, ему было обидно, он попытался встать, с трудом встал и, пошатываясь, подошел к окну, за окном весна, краса природы, все оживает и радуется жизни, только совсем не радостно на душе было у пацана.
Дверь скрипнула, и в комнату пролезла голова брата.
"Уууу, предатель", - почему брат предатель пацан не мог бы объяснить, но в этот момент он ненавидел всех, весь мир.Брат острожно вошел:
- Можно? - просительно проговорил он и, не дожидаясь ответа спешно подошел к брату, участливо тронул его за голый зад, брат скривился и поморщился:
- Больно? - опять спрорсил брательник, и тут же поспешил сказать, - Знаешь, когда тебя порол отец мне тебя было жалко, страшно жалко, я даже заплакал, - признался бретельник. Пацан его обнял за плечи, прижал к своему голенькому телу, он давно понял для себя, что он, пацан, любит своего отца, хоть тот его и выпорол, здорово выпорол, но он не только любит его, но он и пытается ему подрожать во всем, он его сын, а рядом с ним его брат, который еще глупый, потому что малой, но он все равно его любит и будет все равно его защищать, потому что он - старший, а старшему всегда надо помагать младшим, он потрепал его по голове, а брат доверчиво прижался к нему, ему было хорошо и покойно рядом со старшим братом, и очень жалко брательника, и оттого он не выдержал и опять заплакал, они стояли молча, рядом: один голышом, с темно-вишневой выпоротой задницей, второй небольшого росточка, совсем еще мальчишка, беззвучно плачущий от любви и великой жалости к брату, оба готовые прийти друг другу на помощь, ну, а двойки? А двойки всегда можно исправить...