С Иваном Германовичем мы вместе проучились три первых класса начальной школы. Тогда это был худощавый парень в синей школьной форме, с приоткрытым от постоянного насморка ртом. Иван говорил в нос и считался отсталым, но на самом деле соображал не хуже большинства ребят. Просто его воспитывала бабка, а родителей не было: отец утонул, а насчет матери вообще неясно. Одевался он так себе, ну и вообще про таких говорили: "из неблагополучной семьи". Как-то во втором или в третьем классе он выкинул такую штуку: скомкал несколько газеток и поджог, и этот горящий шар швырнул на соседский балкон. Мы, в смысле, его одноклассники, никогда не узнали бы об этом, если бы не учительница. А вот она как раз всем рассказывала на каждом шагу, как будто так и надо. За учительницей подхватили все, и парни и девчонки, и я сам, чуть не ахая от ужаса, рассказал родителям, что наделал этот Иван, и как можно вообще быть таким малолетним преступником, и что-то будет дальше. Через неделю Ивана поставили на учет в детскую комнату милиции. Он с товарищами, как выяснилось, ходил по железнодорожным путям и кидал камни в поезда. Кто-то сказал, что еще ребята клали камни на рельсы, а это, как известно, может повлечь за собой крушение. Я представил себе, что станет, если произойдет такая ужасная авария, и Иван теперь казался мне настоящим дьяволом. А на самом деле он в своей синей школьной форме (к тому времени форму отменили, но, похоже, другой одежды у него просто не было) сидел на Камчатке, баловался, срывал уроки, учился на тройки и, в конце концов, после нескольких комиссий, был переведен в другую школу. Мы с ним за все три года не сказали друг другу, наверно, и сотни слов.
Потом, дело прошлое, моего одноклассника несколько раз вспоминали. Кто-то (знать бы, кто) пустил слух, что Иван попал в розыск: неясно, натворил ли чего-то или пропал без вести. Темное дело. Потом товарищ, называть которого здесь не обязательно, объяснил, что в розыск попал другой человек. Более того, тот другой человек вроде как попал в плен к ингушам, но отношения к нашему Ивану вся эта заварушка не имеет.
...И вот, ни с того, ни с сего, Иван Германович объявляется после стольких лет: невысокий, узкоплечий парень с длинными прямыми волосами, небритый, в серой джинсовке и в военных ботинках, с по-прежнему приоткрытым ртом, растерянными, испуганными глазами и крючковатым носом. Трезвый, он ведет себя тихо и скромно, работает сварщиком (получил высокий разряд, имеется даже персональное клеймо - знак личной ответственности за выполненную работу), слушает, как и я, зарубежный рок, живет в пригороде с бабкой и давно знает почти половину моих товарищей, а напившись, мучается галлюцинациями.
-Настроилось в голове, не знаю, как, радио Максимум. У нас в Глазове не ловит, так-то. Не знаю, как вышло, только в левом ухе. А на левое колено сел черт...
Точнее не черт, а скорее инопланетянин, как выяснилось в ходе моих заинтересованных расспросов. И это не от белой горячки, а спьяну.
Говорит одноклассник таким голосом, что не приходится сомневаться в правдивости рассказа. Да и зачем собственно врать о таких вещах? - спросил я Вову Берестова, который нас с Иваном и "свел".
Иван Германович, как мы с Володей и другими ребятами за глаза его теперь называем, то вливается в нашу компанию, то куда-то пропадает, работает с нами на сезонных работах (что смешно, даже подсобщиком - это с персональным-то клеймом), напивается, в пьяном виде плачет, тратит деньги не считая, мучается видениями ("о, черт, гляди, гляди, вон он" или "знаешь, ко мне пришли зеленые люди, а я их нисколько не испугался"), рассказывает про младшего брата (младше на полтора года, но в полтора же раза здоровее). Как-то он занимает у меня пол зарплаты и надолго исчезает, потом объявляется, отдает деньги (всю сумму, мелкими купюрами), гуляет, покупает с ноля велосипед, дня через три продает его кому-то, не помню кому, жалуется всем, что продешевил, снова ищет у кого занять. Строит наполеоновские планы, как поменяет жизнь, если накопит на хороший мотоцикл, но, конечно, ничего для этого не предпринимает. Устраивается на ГЗМИ, работает там, не пьет, ходят слухи, что копит деньги, подстригает волосы (растут они у Ивана на удивление быстро, и за полгода отрастают до лопаток), покупает красивую "косуху" и вдруг попадает в историю. В чем дело? Что-то там связано с телефоном, кто-то взял вину на себя, вернее нет, кто-то у кого-то стащил, а стрелки перевел на Ивана, а Иван не будь дурачок признал свою вину полностью и сел на полгода. Ну что сказать, пожимают плечами товарищи, тот же самый Двин, например: как же можно быть таким бесхарактерным, я бы на его месте... и все в таком духе.
Иван исчезает не на пол, а на полтора года, и ни слуху о нем ни духу, как вдруг
-Слушай, пошли, говорю тебе. У меня деньги есть, угощу. Айда, сколько не виделись уже...
Я устал и очень хотел есть, но и отказать старому товарищу? знакомому? другу? - никак не решился бы. Да и любопытно все-таки. Всегда он мне нравился, было в нем что-то трагичное, притягивающее, что ли.
-Посидим где-нибудь, пива попьем, давай...
Я уже и так согласился, и предложил еще позвать Вову, для компании.
На Иване, как обычно, серая джинсовка, волосы схвачены в хвостик, притемненные очки в стиле Егора Летова сдвинуты на лоб.
...И вот не проходит и пятнадцати минут, как мы с Иваном располагаемся в соседнем, Володином, дворе на "пожарной" скамейке, известной обилием на ней клопов и тлей, спускающихся с пристроившегося рядом русского клена. Двор этот нравится всем нашим ребятам, несмотря даже на регулярные рейды милиции.
Погода теплая и мягкая. Вверху, над крышами и кронами обильно насаженных кленов и берез, летают стрижи. С центральной улицы Кирова доносится механический шум, но даже несмотря на это создается ощущение покоя. Во дворах даже в центре города (а мы живем в центре города) всегда тихо и уютно, если только не страшно. Мой дальний родственник, якобы физик, с которым я, когда он пьян, держусь запанибрата, разговаривает через балкон с соседом. То и дело проезжают машины (двор сквозной, проездной и очень удобный в этом плане для автомобилистов), за домами в глубине дворов в детском садике кричат дети. Местный псих по фамилии Штумпф свистом подманивает кошек: это его любимая забава. Этот самый Штумпф, мужик лет за сорок, получает пенсию по ненормальности: "как Советский Союз распался, так у меня крыша и поехала, и работать водителем я, не за войну, а за мир, больше не могу".
Иван Германович сидит с апатичным видом; непонятно, о чем он думает, и, в конце концов, интересно, за кого он меня, черт возьми, принимает. Потому что, известное дело, никогда толком не знаешь, за кого тебя человек принимает.
-Слушай, Иван, - начинаю я, (а то когда еще Вова соизволит одеться и спуститься - не ждать же его в молчании) разливая пиво в стаканчики, - что за очки такие у тебя? Такие никто ведь сейчас не носит...
Товарищ поворачивается и делает непонятное лицо - на самом деле непонятное, неясно, как описать такое выражение, не то удивление, не то дружелюбие, а в целом наверно можно передать словами "а как я сюда попал?":
-А чтобы глаза свои ехидные можно было от людей спрятать.
Пауза. Оба отпиваем по несколько глотков. Меня как всегда тянет пересесть со скамейки на асфальт: люблю сидеть на корточках. Но не пересаживаюсь, еще подумает, что я специально ЛИЦОМ К НЕМУ сел, чтоб навязаться и подавить его своей болтовней. Нет, это - мнительность. Может, лучше вообще молчать, пока Володя не присоединился?
По руке ползет клоп, вернее, личинка клопа, похожая на огромную бескрылую тлю. Ногами она перебирает достаточно быстро, а вот настоящая тля и ходит и летает еле-еле душа в теле. Вот Иван этот тоже обычно еле языком ворочает. Что его ко мне принесло? Мы же не знакомы почти. Это первый раз в жизни, что мы с глазу на глаз оказались, серьезно.
-Гляди, сейчас клоп в стакан упадет, осторожнее, - говорю я для смеху сам себе, и сам себе отвечаю:
-А, не переживай.
Иван поворачивается и улыбается, кажется, он оценил шутку, и я добавляю:
-Ты вот на спинку скамейки глянь, вон они с клена попадали. Хорошо мы хоть не в светлом, а то и не присесть было бы.
Так, ни шатко ни валко, время от времени перебрасываясь вроде как необязательными фразами (тоже плохое слово, конечно - необязательными), мы проводим с полчаса. Я специально указываю, сколько прошло времени, потому что, когда читаешь динамичное повествование, всегда гадаешь: а сколько там прошло времени. Мы и не говорим почти, потому что я усталый, и в голову кроме банальностей ничего не приходит, а Иван подавленный как всегда.
Краем глаза приходится следить, чтобы не приехала милиция, что вполне возможно, а так же наблюдаю за поведением Штумпфа. Тот уже успел подманить двух кошек, серую и рыжую, и науськивает их подраться между собой. Кошки фыркают и возятся, но к серьезной драке не переходят.
Мне вспомниается, как я недавно был у Штумпфа в гостях (случайно, он сам позвал, напоил чаем и под конец (!) выгнал - "все, все, иди, мне некогда, транквилизатор надо принять, а так приходи, только ненадолго, и пьяных не приводи, потому что я пьяных терпеть не могу, а так я не сплю, целую ночь не сплю, бодрствую, надо лекарство принять, не спится мне"). Очень интересный мужик, если подумать, говорит, что, мол, советский патриот, носит резиновые сапоги и болоневую куртку, это летом-то. И еще в дьявола верит. "Все они есть, и бог и черт, я сам лично их видел, даже могу на земле начертить схему, но больно уж страшно, лучше не стоит". "А что ты про них скажешь, вообще? Ты же сам говоришь, что крыша едет, может, это просто видения?" "Я говорю, от дьявола, (вернее от Люцифера), вся сила в жизни идет, и деньги, и..."
-Иван, - начинаю, - видишь вон того типа?
-А, чего?
-Видишь вон того мужика?
-А, у того подъезда, имеешь? Да.
-Прикинь, на Сократа похож. И внешне (кстати, это правда: большой живот, лоб выпуклый и морщинистый, лысина нос картошкой), и по поведению. Вечно ему Демон что-то нашептывает...
-Да, я знаю его, Вова познакомил.
Пауза. Надо дать собеседнику возможность разговориться:
-Ну-ну, и...?
-В плане?
-Ну ты говоришь, Вова познакомил. Что он вымочил-то? Штумпф, в смысле. Интересно же...
-Всех в гости зовет, - говорит Иван как бы через силу и отворачивается. Он и не пьет почти; зачем меня вытянул с собой?
А мне что, у меня настроение поднялось. Чего горевать, жаль только кошки вот разбежались, и Штумпф приуныл, опустил голову. Придет же в голову такая околесица.
Нет, по-прежнему в литературе слишком много условностей.
-Ты пей тоже, мне как-то даже неловко, а? Сам же позвал.
Иван ничего не отвечает, как будто и не к нему. Что у него там в голове? А какое мое дело? Да я и не такой любопытный, в жизни-то. Читатель может подумать по фразе "что у него там в голове" что я страшно любопытный. Это не так. Я в меру любопытный, просто, на самом деле, когда люди ведут себя странно, всегда думаешь, чем они руководствуются. Вот зачем ему понадобилось ко мне приходить?
-Хочешь, клюквенного мороженного возьмем? - говорит ни с того ни с сего, впрочем, без энтузиазма, да и вовсе не мне, может быть.
-Да не, зачем? Пей вон лучше. Да побереги деньги на ерунду тратить, - слушай, а как там вообще было (тут я делаю таинственно уважительную интонацию - "там" - сам-то я не отбывал).
-Где-там, - не понимает Иван Германович, - а, на поселении?
Он ничуть даже не оживляется, словно и не касается это все его. А ведь, если вдуматься, факт уголовного наказания в любом обществе, даже из двух человек, как у нас, создает огромную социальную пропасть! Лично я всегда так считал.
-Я же не сидел, - продолжает, - попал на вольное поселение...
-Ну и?
Я разворачиваюсь к товарищу на все 90 градусов и изображаю лицом интерес и готовность выслушать, что он скажет. И впрямь, интересно ведь. А Иван Германович как последние пять минут смотрел в стакан так и смотрит. Плевать ему, видно.
-Знаешь, - начинает он неспешно, и не совсем такими словами, я привожу основной смысл, - я ведь сварщиком, у меня персональное клеймо, высокий разряд. А там, на поселении, меня заставляли работать уборщиком. С пылью, а я же астматик. Специально, чтобы унизить, видимо.
-Ты, выходит, не на зоне был? Вова говорил...
-Да как объяснить... ну там типа как в общаге живешь, что ли. Все дела, на работу ходишь, даже деньги получаешь какие-то. Часть, понятное дело (вот это разговорчивость, отмечаю я про себя, а то так и слова вытянуть не мог) идет на компенсацию заявителю, а часть мне. А если дурак и подашься в бега, тогда, извини меня, сразу дадут строгач.
Тут я вспоминаю, что не знаю даже, а что он натворил. Говорили, вроде как (смотри начало рассказа) что взял на себя чужую вину. Рыбак Двин, сказал: украли телефон и пользуясь безвольным характером навязали ему вину, типа того.
-Ты же вроде этого не делал (чего-этого, не уточняю, не уверен ведь)?
-А, проехали.
Пауза. Иван разглядывает горлышко бутылки. Барабанит по стакану пальцем. Штумпф незаметно исчез, домой зашел, поди-ка.
-А какой там был контингент? Народ какой? Блатные?
Иван молчит и хмурится. Проходит с полминуты:
-Да, всякое было. Скверный народ, типа уголовники, че...
Неожиданно резким движением Иван Германович откидывается на спинку скамейки и запрокидывает голову.
-Слушай, там клопы ходят, осторожнее. Запачкаешься...
-А, пускай пьют кровь мою
Сменим настоящее время на прошедшее:
Вова все не выходил. Иван Германович вроде задремал. Я сидел в очень неудобной позе на краю скамейки, ноги затекли, во всем теле чувствовалась ломота. Но от выпитого я так расслабился, что даже не удосуживался усесться как следует, не говоря о том, чтобы подняться до Володи. В голове носились в виде образов яркие и нечеткие мысли, сменяясь, переплетаясь , мешаясь, путая меня и в то же время сообщая какую-то необязательность, веселие, а в конечном счете наверно безразличие ко всему.
Наконец не выдержал:
-Эй, хватит, небось, не спать сюда пришли. Иван, вставай!
Иван Германович показался мне тряпичной куклой - такой он был легкий и разболтанный. Проснулся однако не сразу:
-А, чего? Че стало?
-Выпей-ка этот стаканчик, пока туда клопы не напичкались. Слушай, чего ты серый такой?
И впрямь, и без того бледное лицо Ивана приобрело отчетливо серо-зеленый оттенок. Мне стало страшно. Налил себе, выпил, снова налил. Поглядел на товарища: сидит, лицо непонятное. Страшно... Посмотрел на стакан: пить не хочется. Подумал, может слить назад, в бутылку? Глупости. Вылил на асфальт. Пиво растеклось, собирая мелкий сор и затапливая муравьев, потом не то впиталось, не то еще что: осталось мокрое пятно, даже без пены - одинокое пятно, будто и мы в этом мире ни на что не годимся. Я и уставился на это пятно, чтобы не думать ни о чем.
-Иван, Иван, ну че?
Молчание. Иван как будто глотает что-то. Точно, сейчас заплачет.
-Слушай, ну не сиди так, эй, друг... Ванька... ну что с тобой такое? Я что ли обидел (совсем нелепое предположение, но в такой момент сразу приходит в голову) ну чего ты как покойник-то?
А ведь понятно, что все бестолку, я и сам все прямо тогда понимал, но ничего с собой поделать не мог.
-Слушай, - заговорил Иван сдавленным голосом, видимо, пересиливая слезы, - слушай... ты когда-нибудь думал о самоубийстве?
-Никогда, - соврал я. Конечно, я думал о самоубийстве, но не применительно к себе, вот в чем разница. Сейчас не станешь ведь перед ним вдаваться в подробности.
-Вот если я, скажем, повешусь... бабка сможет адаптироваться? Выдержит утрату?
-Ваня, да ты что! - у меня от таких слов глаза на лоб полезли, я обнял, вернее, сжал его плечи - явно ведь не шутит и не рисуется - ты что! Эгоист! Да у тебя же брательник есть, Илья! Как не совестно!
-А ведь и впрямь, - удивленно проговорил Иван Германович, - на самом деле. Сволочь, эгоист...
...и выкинул такую штуку, какую я при всей проницательности от него не ожидал: резко дернулся назад, размахнулся и как мог сильно ударил себе кулаком в нос! Кровь хлынула из обеих ноздрей!
-Брат, Ильюха... а я тут, точно ведь. Как не подумал...
Я стоял рядом, даже и не представляя, что предпринять.