Я сидел в полутемном больничном коридоре ЛОР отделения, в городе Петербурге. Дело происходило поздним вечером, скорее даже ночью, может, в пол - двенадцатого. У меня страшно болело ухо, и ничего с этим нельзя было поделать. Я прижимал к нему ладонь, отпускал, снова прижимал, тряс головой, почти что плакал, но легче не становилось. Хуже того, внезапно потекла оранжевая маслянистая жидкость наподобие серы, и я разом почти оглох.
Приходилось ждать вызова - врач велел сидеть тут, не спеша меня впускать к себе в кабинет. Наверно, был чем-то срочным занят. Я кусал губы и боролся со слезами, и было так обидно чувствовать, что все мое тело, за исключением уха, совершенно здорово - это казалось мне особенно несправедливым. Так и сидел, ссутулившись, хныкал и снова и снова прикладывал ладонь к уху, и закусывал губы, и ждал, когда меня вызовут. Что тут сделаешь...
Потом в ярко освещенном и прохладном кабинете врач, высокий и худощавый, высокомерный, с холодными жесткими руками, очень грубо и, по-моему, невнимательно осмотрел меня, вставил в больное ухо какую-то штуку, узнать название которой я до сих пор не удосужился, проверил слух(больное не слышит почти ничего, здоровое более или менее нормально) и велел выйти и снова ждать в коридоре заключения по моему вопросу.
Вот тут я и стал свидетелем зрелища, а может, происшествия, из-за которого и решил написать этот небольшой рассказик.
В глубине полутемного и пустого коридора послышался сначала грохот раскрывающихся металлических дверей, потом звук нетерпеливых шагов: в мою сторону шли в сопровождении малорослого санитара впереди высокая статная женщина, а за ней такой же мужчина: высокий, широкоплечий, одетый в дубленку и меховую шапку. В руках он нес большую и тяжелую шубу: женщина могла приходиться ему как подругой, так и дочерью, ей наверно не было и тридцати.
Немного откинув назад голову, она быстро шла и - это мне особенно запомнилось - кричала. Не помню ее слов точно, но их смысл сводился примерно к следующему:
-Врача, врача, бога ради, у меня косточка в горле, я задыхаюсь, сделайте что-нибудь, пожалуйста!
Мужчина, шедший следом, сбивчиво объяснял не то санитару, не то мне (потому, что больше в коридоре никого не было): она, эта женщина, подавилась косточкой и теперь не может дышать, и надо что-то предпринять - ведь на то здесь и медицинское учреждение, чтоб помогать людям. Все это длилось от силы полминуты, затем все трое зашли в кабинет, откуда меня только что выставили. Через приоткрытую дверь мне было слышно, что женщина уже рыдала, то пытаясь говорить, то дышать, мужчина выкрикнул, что не постоит за ценой. Через несколько секунд его выставили за двери, и теперь он стоял с шубой в руках, прищелкивая носком туфли, и кусал губы. Женщина продолжала плакать, доктор с санитаром, как я понял, вполголоса ее успокаивали. Внезапно она уже совсем другим голосом закричала:
-Доктор, доктор, я не могу дышать, не могу, я умираю, поймите!!!
Мужчина не выдержал и снова зашел, вернее, ворвался в кабинет. Как я понял, там началось что-то вроде потасовки, громко и грубо заговорил доктор, что-то упало, наверно стул, потом женщина опять закричала:
-Помогите, доктор, я умираю, я хочу жить, сделайте хоть что-нибудь! Мне не хватает воздуха!
Теперь ее голос вовсе не походил на человеческий. Я и сам порядком перепугался и совсем забыл о том, что у меня болит ухо. Будет нечестным сказать, что я испытывал к этой женщине жалость, тем не менее, мне вовсе не хотелось, чтобы она взяла и прямо сейчас умерла от такой ерунды, как косточка - ведь все-таки человек есть человек. Вместе с тем следует к стыду признать, что я немного злорадствовал по поводу неспособности доктора хоть что-то сделать: все-таки он обошелся со мной неоправданно халатно.
Ну а потом двери снова раскрылись, и все четверо - женщина (теперь она тихонько плакала, и я решил что ей, может, хоть немного легче), врач, мужчина и санитар пошли в другой кабинет, как я понял, договорились передать ее более компетентному специалисту. А я оставался сидеть, и было стыдно, что тут торчу и не могу ничего сделать, и вроде как являюсь свидетелем такой неприятности. Врач вернулся - как выяснилось из справки, его фамилия была Рыбин, и мне даже кажется, что его лицо теперь на самом деле цветом походило на селедку - и дал мне направление на физиолечение и рецепт.
На улице я немного постоял, затем потихоньку пошел прочь: метро уже не работало, и путь предстоял порядочный. Ухо уже практически не болело, правда, ничего по-прежнему не слышало.